Идея создания организации, занимающейся русскими богомольцами, которые отправлялись на поклонение христианским святым местам в различных провинциях Османской империи от Балкан до Египта, возникла задолго до создания Императорского Православного Палестинского Общества (ИППО) 150 лет тому назад, вызревая и выкристаллизовываясь всю первую половину XIX века. Она развивалась в умах русских посланников в Константинопольской миссии на Босфоре и их консульских агентов, изучалась в «Азиятском департаменте» императорского МИД[1], расположенного на Дворцовой площади Петербурга.    

 

По мере поступления все новых сведений из императорской дипломатической миссии в Константинополе, основного источника получения информации, менялось отношение Петербурга к идее укрепления и расширения русского духовного и физического присутствия на Святой земле от изначального её игнорирования до заинтересованного отношения к её наполнению религиозным, политическим и финансовым содержанием. Шли годы, менялись императоры, управляющие Министерством иностранных дел, директора Азиатского департамента и управляющие русской дипломатической миссией на Босфоре; видоизменялась ближневосточная политика России на православном Востоке.

    

Многочисленные материалы Архива внешней политики Российской империи МИД РФ (АВПРИ), не раз переиздававшиеся в России сочинения известных российских государственных деятелей, ученых, путешественников и простых паломников свидетельствуют, что описываемые ими сведения носили в основном неакадемический, субъективный и нередко компилятивный характер. Этим «грешили» также аналогичные материалы их западноевропейских современников.  

Временно попадавшие в Османскую империю паломники и путешественники из России и других европейских стран из-за незнания османского языка и точных сведений о событиях, как правило, не могли понять тот османский фон, внутри которого они происходили. Многие из оказавшихся на османском Востоке суждения о нем черпали «из забытых газет времен Очакова и покорения Крыма». Объективных сведений о нем было крайне мало.     

С возникновением в Палестине консульского (1820 г.), затем духовного присутствия в лице «Русского братства» (1843 г.), второй духовной миссии (1847 г.), третьей духовной миссии (1857 г.), РОПиТ (1857 г.), вице-консульства в Иерусалиме (1858 г.), наконец, Императорского Православного Палестинского Общества (ИППО) (1882 г.) османские реалии становились все более понятными для русских учреждений на Святой Земле.  

   

Попытаемся понять, каков был этот «османский контекст» в период до появления в Палестине ИППО и после учреждения Палестинского общества в Святой земле, как он видоизменялся до первой мировой войны, в результате которой Российское и Османское государства не только утратили для себя Палестину, но и прекратили свое существование как империи.   

Что же представляла собой Святая земля Палестины в XIX – начале XX в.? С начала 19 в. до 1831 г. это часть Сирийской провинции (эйалета[2]), или османской провинции Большой Сирии (Билад аш-Шама) со столицей в Дамаске, в которую входили следующие округа (осм. санджак; араб. лива): Иерусалимский, Наблусский, Хевронский и другие. С 1831–1832 по 1840–1841 гг. – Большая Сирия была оккупирована войсками египетского паши Мухаммада Али, вассала султана, который стал именовать себя не османским титулом паши, а персидским титулом хедива, который европейские дипломаты переводили как «вице-король». Хотя номинально Великая Сирия оставалась османской провинцией, официальными властями там были уже хедивские власти, продолжавшие частично выплачивать султану налоги.   

  

Выдворение египтян из Билад аш-Шама при активной помощи Великобритании и других европейских держав позволило не только восстановить в полном объеме османские власти, но и нейтрализовать военно-политические успехи России в 1833 году Великобритании хватило семи лет, чтобы подготовить и подписать с Портой Лондонские соглашения 1840 и 1841 гг., которые свели на нет влияние Петербурга на Порту. Жесткую, но во многом справедливую характеристику дал своим российским коллегам в Константинополе русский писатель и дипломат Д. Н. Бухаров (будущий консул в Иерусалиме): «Их слабый глас на берегах Босфора был положительно заглушен гордыми, самоуверенными речами представителей иностранных держав. В то время как послы Англии и Франции, помимо дипломатических сношений, тщательно изучали нравы и условия внутренней жизни Оттоманов, представители России ограничивались лишь чисто официальною стороною своих обязанностей и, разве еще, разбирательством несогласий, возникавших между их соотечественниками и турками»[3]. Западные державы избрали более надежный, хоть и не столь быстрый способ приобретения влияния на Порту. С началом реформ Танзимата («перестройки») и провозглашенного в 1839 г. Османами курса на «вестернизацию» (игтираб), или модернизацию империи, в том числе в сфере образования, французские и британские педагоги получили доступ к обучению мусульман-османлы западноевропейским языкам и другим дисциплинам. Это позволяло им вести отбор перспективных представителей турецкой молодежи из семей высокопоставленных османских чиновников для учебы в Западной Европе под контролем и при содействии своих посольств в Константинополе[4].    

Они затем и составят основной костяк «золотой османской молодежи», которая получит возможность занимать самые высокие посты в османской администрации, например, должности губернаторов и генерал-губернаторов, в том числе в сиро-палестинских провинциях Османской империи.   

  

Вся Османская империя подразделялась на провинции-эйалеты, представлявшие собой крупные военно-административные единицы, неофициально именуемая «пашалыком» (башавыййа), поскольку управлялась чиновничеством (осм. эфендийет; араб. афандиййат) с титулом паши[5], который присваивался османским сановникам-эфенди – губернаторам и генералам. Во главе эйалета по представлению имперского совета падишах назначал своим наместником (вали) трехбунчужного[6] пашу, которого европейцы чаще именовали «генерал-губернатором» или просто «пашой». Вали также имел ранг министра (визиря) и звание мушира («советника падишаха»), которое одновременно соответствовало высшему воинскому чину «фельдмаршала»[7]. Таким образом, вали-мушир в провинции, как правило, соединял в себе светскую и военную власть.     

В свою очередь эйалеты состояли из нескольких округов, имевших два равнозначных наименования: османское – сáнджак (мн. ч. санáджик), а также арабское – ливá (мн. ч. áльвиá), обозначавшее «штандарт» или «знамя», которое некогда османские военачальники (осм. санджак-беи; араб. амир лива или мир-лива) получали от султана в качестве знака, подтверждавшего их право управлять и защищать вверенный им округ.

    

Лива-санджак состоял из мелких административно-судебных округов – каз[8] («уездов» или «кантонов»), которые делились на села и деревни (кáрья, мн. ч. кура). Существовала еще одна минимальная судебно-податная единица, занявшая промежуточное положение между казой и карьей – это нахия («волость»)[9]. В сельских районах она формировалась из группы близлежащих деревень под предводительством старейшины самого мощного и влиятельного семейного клана в «волости» (араб. шайх ан-нахия), обладавшего почетным титулом «шейха шейхов» (араб. шайх аль-машá’их). В каждой карье внутри нахии шейх-предводитель назначал себе заместителя, «сельского старосту» (шайх аль-карья), который был полностью подотчетен «волостному старшине». Шейх нахии стремился к усилению влияния и позиций своей «правящей семьи» не только среди аль-машаих своей «сторонки», но и в пределах всего санджака. До второй половины 60-х гг. XIX в. отношения между местными шейхами и султанским наместниками, часто сменявшими друг друга, носили, как правило, напряженный и колебательный характер.     

Вернувшиеся в Большую Сирию в 1841 г. османские власти повысили статус Иерусалима как столицы «Горного санджака» Сирийского эйалета до уровня расширенного округа – мутасаррифиййи (осм. мутесаррифлык). Теперь во главе санджака-мутесаррифлыка Порта назначала сроком на 1–2 года губернатора в должности санджак-бея, или мир-лива в ранге одно - или двухбунчужного паши. Прежняя губернаторская должность мутасаллима в 1842 году была окончательно упразднена в системе османской административной власти. Мутасарриф был облачен более широкими властными полномочиями, ведь его утверждал на этом посту уже не сирийский «генерал-губернатор» (валий), а османский падишах. Сам же Иерусалимский округ в 1841 году был переподчинен Бейрутскому эйалету. В состав расширенного Иерусалимского санджака-мутасаррифлыка были включены ранее независимые от него округа (мутасаллимиййи): Яффский, Хевронский, Наблусский Рамлийский и Лиддский.   

  

Все это свидетельствовало о возросшем значении Иерусалима не только для османского правительства, но и для европейских держав, которые с конца 30-х стали проявлять к столице этого Горного округа повышенный интерес. Первой в борьбу за Святой град «вступила» Великобритания, которая в 1838 г. назначила в Иерусалим своего вице-консула[10]. В 1841 году статус британского вице-консульства был повышен до консульства. Ее примеру последовали Пруссия (1842 г.), Франция[11] и Сардиния (1843 г.), Австрия[12] (1847 г.), Испания[13] (1854 г.) и, наконец, Россия[14] (1858 г.)[15].     

Интерес европейских стран к Иерусалиму подстегивал межконфессиональные распри между католиками, армянами и православными, пытавшимися добиться расширения или сохранения своих прав на христианские Святые места Палестины. Вовлеченность в спорные отношения Папского престола, Франции и других европейских держав (Бельгии, Австрии, Сардинии и Великобритании), а также греческое восстание 1821 года побуждали султанов Махмуда II и его сына Абдул Меджида нередко склоняться в пользу западноевропейских иностранных подданных-католиков (имевших временный вид на жительство в статусе мюстемина, или «обладателя временной охранной грамоты»), а не османских подданных (райая) православного вероисповедания (рум). Вмешательство России в греко-латинский спор на стороне православного духовенства обернулось крупным политическим противостоянием между Петербургом, с одной стороны, Стамбулом, Парижем и Лондоном – с другой, приведшим к Восточной (Крымской) войне 1853–1856 гг.     

В роли третейских судей на местах в этих межконфессиональных спорах выступали не только местный шариатский суд (араб. махкама аш-шариа), но и Иерусалимские губернаторы, от расположения которых во многом зависел исход очередного спорного дела. А частая их сменяемость на губернаторском посту в 40-е гг. XIX в. склоняла расположение губернаторов то в сторону греков, то армян, то францисканцев-католиков. Так, российский консул Базили (1839–1853 гг.) обращает внимание на «самый неудачный» выбор пашей Портой в этот период, когда в «продолжении семи лет (1841–1848 гг.) восемь пашей сменились последовательно в Бейруте и столько же в Иерусалиме»[16]. На это обстоятельство указывает также и британский консул в Иерусалиме Джеймс Финн (1845–1863 гг.), который сообщает: «Между 1846 и 1853 гг. я видел шесть удачливых пашей в нашей провинции, из которых только один был наделен теми качествами, которые можно было бы признать соответствующими этой должности»[17].     

Кризис кадровой политики Порты при подборе кандидатур на пост губернатора Иерусалима особо проявился в середине XIX в. в разгар обострения вопроса о Святых местах Палестины и начала Восточной войны, известной на Арабском Востоке как «Война за Святые места Палестины». Европейские державы были серьезно обеспокоены обострением межхристианского греко-латинского спора вокруг христианских святынь Палестины. Чтобы сбить накал страстей в европейских столицах и продемонстрировать заинтересованность Стамбула в скорейшем урегулировании святоместного вопроса и межклановых конфликтов в Палестине, османское правительство пошло на беспрецедентный шаг, командировав в аль-Кудс аш-Шариф («Священный Иерусалим») на «двухбунчужную» должность мутасаррифа одного за другим высокопоставленных сановников Высокой Порты: Хафиза Ахмед-пашу (30 октября 1851 – 14 января 1854 гг.), а затем Яакуб-пашу Кара Осман Оглу (16 марта 1854 – 20 октября 1854 гг.) с ранге министров. Это стало неслыханным случаем для Иерусалима, поскольку его мутасарриф, подчинявшийся Сайдскому «генерал-губернатору» в Бейруте, имел одинаковый с ним ранг, нарушая тем самым привычную субординацию в системе османской провинциальной администрации[18]. Кроме того, оба губернатора Иерусалима, сменяя друг друга на посту мутасаррифа, имели приблизительно одинаковый возраст: Ахмед-паше было 80 лет, а Яакуб-паше – 84 года; одинаковый ранг трехбунчужного паши, то же самое «фельдмаршальское» звание мушира и даже тот же титул «Его Высокопревосходительства» (осм. девлетлу эфенди; араб. даулат аль-баша). Данный титул мог присваиваться министру иностранных дел (осм. реис эфенди или незир-и хариджийе), верховному муфтию Стамбула (осм. шейх-у-ль-ислам) и даже великому визирю (садразаму)[19]. Губернаторы в должности мутасаррифа или их наместники в санджаках (каймакам), как правило, титуловались как «Ваше Превосходительство» – саадет эфенди (осм. саадетлу), или саадат аль-баша. На этом череда совпадений не закончилась: сменявшие друг друга визири умирали при исполнении своих губернаторских обязанностей[20]. Так, вынесенный на паланкине из Иерусалима 17 декабря 1853 г. тяжело больной Хафиз Ахмед-паша так и смог добраться до Стамбула, скончавшись 14 января 1854 г. в Яффе, где и был похоронен. Годом позже, 20 октября 1854 г., в Иерусалиме после продолжительной болезни умер Яакуб-паша[21], всего на несколько недель пережив свою супругу[22].     

После Крымской войны европейские консулы, в соответствии с имевшимися у них инструкциями, стали уделять больше внимания выстраиванию своих отношений с иерусалимскими пашами. Они отмечали, прежде всего, изменение внешнего облика османских губернаторов: их одежду уже нельзя было отличить от европейской. Многие паши получили образование в Европе (Франции, Великобритании), некоторые могли общаться с европейскими консулами без помощи драгоманов, посещали европейские столицы, были знакомы с европейской культурой и умели музицировать на фортепиано[23].     

Кроме того, чтобы не допускать новых споров из-за Святых мест, Порта стала командировать в Иерусалим султанских наместников по линии Министерства иностранных дел (а не других ведомств османского правительства, как это случалось ранее), в том числе «для наблюдения за вероисповедными распрями, часто возникавшими между христианами в Святом Граде, и для донесений обо всем прямо в Порту»[24].     

Должность мутасаррифа Иерусалима открывала перед османскими чиновниками широкие перспективы продвижения по служебной лестнице, вплоть до поста садразама (великого или «верховного» визиря). Так, например, произошло в 1846 г. с иерусалимским губернатором выходцем с Кипра Мехмед-пашой Кыбрыслы («Киприот») (1813–1865), который решительно подавил стычки между арабскими племенами шейхов Западного берега р. Иордан, укрепив авторитет османской власти в Палестине[25]. Вскоре сановник получил повышение, став послом в Лондоне, затем главнокомандующим армии (сераскиром) и, наконец, в 1859 г. Мехмед-паша «Киприот» был назначен садразамом (8 октября 1859–24 декабря 1859 гг.). Другой «киприот», мутасарриф Иерусалимского санджака Мехмед Камиль-паша Кыбрыслы (1875–1876 гг., 1832–1913), вернувшись из Палестины в столицу, сделал там головокружительную карьеру, трижды становясь великим визирем – в 1885–1891 гг., в октябре–ноябре 1895 гг. и 1908–1909 гг. В конце XIX в. иерусалимским мутасаррифом стал еще один наместник – Рауф-паша, который характеризуется современными арабскими и израильскими исследователями как «видный османский деятель и талантливый руководитель»[26]. Рауф-паша установил своеобразный рекорд пребывания на посту губернатора Иерусалимского санджака – 12 лет (с 1876 по 1888 г.).    

 

Израильский историк Давид Кушнер дает развернутую характеристику некоторым иерусалимским мутасаррифам второй половины XIX в. Так, например, шурин великого визиря Махмуда Недим-паши (1871–1872, 1875–1876 гг.)[27] по имени Фаик-бей (1876–1877 гг.), по версии османского правительства, «не справился» с возложенными на него Портой обязанностями и был отозван в столицу год спустя после своего назначения в Иерусалим. Правда, по другой версии, основной причиной его отзыва в Стамбул послужили интриги недругов смещенного садразама Недим-паши и подозрения в пророссийских взглядах, а вовсе не сигналы из Иерусалима от местных арабских «нотаблей» (аянов) и западноевропейских консулов, обвинявших пашу в коррупции и злоупотреблении властью[28].     

Были и другие, положительные примеры султанских наместников. К ним следует отнести мутасаррифа Сурею-пашу (1857–1863 гг.), жесткого руководителя и хозяйственника, сумевшего сохранить спокойствие и порядок в Палестине, несмотря на взрывоопасную обстановку в соседнем «турбулентном» мутесаррифлыке Горного Ливана. Таким же энергичным мутасаррифом был Иззет-паша (1864–1867 гг.), усмиривший «разбойничьи» бедуинские племена и сумевший улучшить деятельность окружной администрации. Его преемник, Назыф-паша (дважды губернатор Иерусалима: 1867–1869, 1872–1873 гг.), уделял пристальное внимание общественным работам в Палестине. При нем, в частности, была построена новая дорога из Яффы в Иерусалим. К числу наиболее выдающихся иерусалимских наместников можно отнести Мехмеда Рауф-пашу (1877–1889 гг.), получившего известность не только благодаря рекордному по продолжительности сроку своего губернаторства, но и жестким мерам по укреплению безопасности в провинции, повышению эффективности административного аппарата и борьбе с влиятельными аянами из числа шейхов арабских племен и городской знати[29].     

В этом «тюркско-арабском противостоянии» гораздо дальше Рауф-паши пошел Али Экрем-бей (1906–1908 гг.)[30], единственный из губернаторов Иерусалимского округа, кто решился сместить с административных должностей свыше сорока иерусалимских чиновников-эфенди по обвинению в коррупции и подозрению в распространении националистических идей панарабизма антиосманской направленности[31]. В результате Экрем-бей вскоре сам стал жертвой объективных и субъективных обстоятельств, вызванных младотурецкой революцией 1908 г., а также враждебных интриг против него в Стамбуле.  

 

Интриги в столице за спиной иерусалимского мутасаррифа вкупе с обвинениями арабского аянлыка в его адрес, а также вспыхнувшая в 1908 г. младотурецкая революция вынудили Али Экрем-бея написать великому визирю Мехмеду Кыбрыслы Камиль-паше (1908–1909 гг.) прошение об отставке с поста иерусалимского мутасаррифа[32]. Отставка была принята, и в том же году Али Экрем-бей был переведен с повышением на должность «генерал-губернатора» Бейрутского вилайета. Однако, прибыв в Бейрут, охваченный революционными событиями, Экрем-бей через несколько дней вновь подал в отставку и вернулся с семьей в Стамбул[33].

Младотурецкая революция 1908 г., поначалу с воодушевлением встреченная местным арабским населением в Палестине, способствовала приходу новых сил во властные структуры османской провинциальной администрации, негативно сказавшись на ее деятельности. Деструктивная и оппозиционная позиция правящего младотурецкого комитета «Единение и прогресс» заключалась в том, что его представители не входили в османское правительство, а, получив большинство в парламенте, стали вести оппортунистическую Порте политическую линию, перенеся эту тактику и на османские провинции. Члены комитета «Единение и прогресс» в Палестине, резко критиковавшие местную администрацию, не только вмешивались в ее деятельность, но и препятствовали ее нормальной работе. В годовом политическом отчете за 1910 г. русский генеральный консул в Иерусалиме А. Ф. Круглов пишет, что иерусалимское отделение комитета «Единения и прогресса» по сути являлось уже «правительством, но не гласным за спиною оффициальных представителей власти, которыя при этих условиях являются уже совершенно безгласными»[34]. При этом иерусалимский тайный совет комитета «Единения и прогресса» постоянно усиливал свое давление на окружную администрацию. Как пишет А. Ф. Круглов, этот тайный совет «не то, что вмешивается в дела управления, а просто сам управляет делами Иерусалимскаго мутесаррифлыка, и крупными, и мелкими. Иерусалимский губернатор Азми-бей (1910–1911 гг.), не более как безгласный исполнитель этого совета, не в состоянии решить ни одного дела, не получив указаний кого-либо из членов помянутого совета. Несмотря, однако, на это влияние, здешние члены младотурецкаго комитета, по существу, не заявили себя почти ничем серьезным, полезным стране и согласованным с принципами равенства, свободы, справедливости и других теоретически привлекательных начал, им же самим так громко провозглашенных»[35].  

Не удивительно, что в таких условиях почти уже готовый проект преобразования османской администрацией мутасаррифлыка в вилайет так и не был реализован. При этом авторитет губернатора продолжал падать не только в глазах консульского корпуса, но и местного населения. Зато усиливались анархические настроения даже в рядах полиции. В результате резко снизился уровень общественной безопасности, от чего страдали как местные жители, так и иностранцы. В своем отчете А. Ф. Круглов приводит следующие примеры нарушений правопорядка уголовного характера: убийство офицера, нанесение ранений двум американским туристкам в мечети аль-Акса, кражи и нападения на поклонников, изнасилования женщин, бунт арестантов в тюрьме, нападение арабов на еврейские колонии в Яффе[36].     Кроме того, как писал генеральный консул в Иерусалиме в 1910 г., ряд членов комитета «Единение и прогресс» были враждебно настроены против представителей русских учреждений и других иностранцев: зафиксированы случаи нарушения экстерриториальности русских построек[37], усилилось наступление властей на капитуляционные права европейских держав, их консульских представителей, их подданных и граждан[38].     

Судебные власти Иерусалима, попавшие под влияние комитета «Единения и прогресса», пытались избавиться от иностранного контроля, основанного на капитуляционных правах, закрепленных международными договорами. В соответствии со старым порядком переписка иностранных учреждений по судебным и прочим делам велась в Палестине исключительно через губернатора, в руках которого был сосредоточен механизм наблюдения за неприкосновенностью договоров и прав иностранных и османских подданных в Иерусалиме. Поскольку подобная форма слишком напоминала «прогрессивным» османским властям об унизительном для Порты режиме капитуляций, то в 1910 г. она была отменена. Отныне иностранным консульским учреждениям предписывалось сноситься при передаче жалоб, решений, исков, повесток и других видов судебных бумаг с председателем иерусалимских судебных учреждений[39]. Тем не менее, эта инновация еще больше затянула и усложнила процедуру судопроизводства.     

Вторым новшеством стал новый порядок обращения иностранных подданных в османский суд. Прежний порядок подачи прошений и жалоб иностранцев на имя своего генерального консула был отменен по суду. В результате судебные учреждения просто перестали принимать жалобы и просьбы, адресованные на имя генконсула, приравняв в этом отношении российских подданных к османским.   

Затем без какого-либо предупреждения было запрещено участие делегата генерального консульства при проведении предварительного полицейского дознания, лишив драгоманат (бюро переводчиков при консульстве. – М.Я.) капитуляционного права не только контролировать методы дознаний османской полиции, но и участвовать в дальнейшем расследовании[40]. В результате в том же 1910 г. судебные власти уже особо не церемонились при аресте российских подданных и заключении их в тюрьму, доставляя немало хлопот Генеральному консульству Российской империи[41]. Имелись случаи доставки судебных повесток российским подданным османскими полицейскими, заходившими в их дома без российского консульского агента, что не допускалось ранее[42].     

Члены иерусалимского отделения комитета «Единение и прогресс» в нарушение международных договоров и капитуляций активно ограничивали возможность свободного проживания и передвижения по территории Османской империи, не раз требовали от русских подданных возвращения на родину, если они нарушали положенный срок пребывания, настаивали на исключения из проекта императорского Генерального консульства открыть свою типографию. Кроме того, иностранные мясоторговцы были обложены тяжелым налогом, будучи обязанными сдавать шкуры и потроха животных в пользу муниципалитета. С российских подданных-извозчиков и кучеров-перевозчиков мясных туш, домовладельцев (как и с их иностранных коллег) османские власти стали взыскивать штрафы, наложение которых прежде допускалось русскими консульскими властями в Иерусалиме лишь по суду. За неуплату штрафа муниципальные власти самовольно арестовывали лошадей извозчиков[43].     

Кроме того, османская администрация стала запрещать иностранным врачам и аптекарям, не имевшим османских дипломов, заниматься врачебной практикой и продавать лекарства, требовала представления больничных отчетов, пыталась вмешиваться в деятельность иностранных школ и почтовых отделений, требуя от русских представлять разного рода документы, проверяя их подданство, паспорта и т.д.[44].     

По мере усиления вмешательства комитетчиков-младотурков в деятельность и прерогативы османских властей пребывание иностранных институтов в Палестине заметно осложнялось. Это особенно касалось функционирования русских учреждений в Иерусалиме, и без того испытывавших более чем подозрительное к себе отношение со стороны османских властей. Причем, это касалось не только ИППО, но и Русской Духовной Миссии, отделения Русской почты и даже Генерального консульства, которое оказывало всемерную помощь и поддержку этим институтам, а также шести тысяч российских подданных, находившихся в Иерусалиме.     

Вместе с тем, русскому генеральному консулу в Иерусалиме вменялось в обязанность наблюдать за тем, как действуют русские учреждения в изменяющихся условиях утраты привычных привилегий и послаблений. Почти везде, за исключением, пожалуй, только русской почты, А. Ф. Круглов усматривал недостатки в работе. Так, русский генеральный консул сетовал на секретный и несогласованный характер действий начальника Русской Духовной Миссии, окружившего все «той же таинственностью» «свои незаконныя постройки в Горнем, в Иерихоне и др. местах, иногда совершенно игнорируя гражданскую власть и выполняя свои личныя желания по своему усмотрению, иногда совершенно игнорируя гражданскую власть и выполняя свои личныя желания по своему усмотрению совершенно безконтрольно, не сообразуясь с тем, необходимо ли это с точки зрения общих государственных интересов или нет»[45]. Примечательно, что некоторые предшественники Круглова в Иерусалиме во второй половине XIX в. давали аналогичные оценки действиям архимандрита Антонина (Капустина) на посту начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, создававшего уникальный архитектурный и духовный комплекс на Святой земле – «Русскую Палестину».   

  

Что касается ИППО, то Круглов дал неудовлетворительную оценку деятельности этого Общества за 1910 г. В результате уполномоченный ИППО Н.Г. Михайлов[46], управлявший в течение 22 лет русскими подворьями в Палестине, был уволен Советом Палестинского Общества, который признал необходимым упорядочить хозяйственную часть управления. Главный недостаток в деятельности иерусалимской администрации ИППО Генеральный консул усматривал в недостаточной заботе и попечении «о самих поклонниках, особенно из простого и беднаго люда, остающагося совершенно без руководительства в своих скитаниях по различным местам Святой Земли»[47].     

Деятельность третьего учреждения из вышеперечисленных – Русской почты в Иерусалиме – несмотря на попытки Порты упразднить иностранные почтовые отделения в аль-Кудсе («чтобы перевести эту доходную статью» в османский бюджет), «протекала в отчетном году совершенно нормально. Операции ее не только не уменьшились по сравнению с предыдущим (1909) годом, а, наоборот, увеличились, составив свыше 40 тыс. рублей чистого дохода или около 8 тыс. рублей свыше 1908 года»[48].     

Информация, изложенная в политотчетах последнего генерального консула Российской империи в южно-сирийской провинции Османской империи, проливает свет на то, как изменялся привычный османский контекст XIX в. и развивалась внутриполитическая ситуация в Палестине начала XX в. после младотурецкой революции до первой мировой войны. Кроме того, это происходило на фоне острой борьбы идей пантюркизма, панарабизма, панэллинизма и панславизма в этом важном в стратегическом и духовном отношениях районе. В этот период особо проявились попытки османских властей нейтрализовать капитуляционные права и привилегии европейских держав и их подданных, как ущемлявшие суверенитет Османской империи над Иерусалимом как чрезмерно интернационализированном, по мнению комитета «Единения и прогресса», городе. В результате первой мировой войны Порта утратила свои арабские и европейские провинции; исчезли с политической карты мира Османская и Российская империи; «Русская Палестина» на долгие десятилетия оставалась полузабытым для Советского Союза и России понятием; Русская Православная Церковь и Императорское Православное Палестинское Общество – расколотыми на российскую и зарубежную части.   

  

Объединительные тенденции, приведшие к восстановлению единства РПЦ, сближению российского и зарубежного ИППО, представителей русской эмиграции первой волны с российской общественностью, в значительной степени способствуют восстановлению единства русского мира, а также укреплению позиций России в «Русской Палестине»[49].

 

© Михаил Ильич Якушев

к.и.н., первый вице-президент

Фонда Андрея Первозванного и

Центра национальной славы России,

действительный член

Императорского Православного Палестинского Общества

 

 

Издательство: Иерусалимское отделение ИППО.

Иерусалим. ISBN 978-965-7392-52-2.

Страницы 25-36.

 

© Иерусалимское отделение ИППО

Копирование и любое воспроизведение материалов этой статьи разрешено только после письменного разрешение редакции нашего сайта: ippo.jerusalem@gmail.com